Христианский квартал

Сразу после завтрака Юнус отправил старшего сына на базар, вместо себя. Ильяс - парень смышлёный, подменять отца в лавке не в новинку.
Затем умылся, разгладил жёсткую бороду, накинул риду на плечи. Покивал с усмешкой на слова жены - та приметила, как Мария передавала надкусанное яблоко соседскому Кусте. И откуда только узнала этот знак багдадских девиц? Да, теперь такой возраст - глаз да глаз нужен.
Отстранив полог, хозяин вышел во дворик. Солнце уже высушило росу с листочков изогнутой маслины. В тени колодца разлёгся Тим-бездельник. Какие уж ему мыши, только и знает, что валяться, да шерсть свою вылизывать. Из хлева недовольно всхрапывает Огонёк - видно, так и не привык за ночь к соседству с чужим мулом.
А вот и Мати в незаправленной рубашечке выглянул из-за полога.
- Папа-а-папа!
- Да, сынок!
- А отец Хиостом правда в Иесалим идёт?
- Правда.
- И я хочу в Иесалим!
- Вот подрастёшь и поедешь.
- А я с собой Дато возьму... - показывает сшитую из тряпок коняшку.
- Возьми. Отчего бы не взять?
Наконец показался сам постоялец. Вытянутое бледное лицо, борода с проседью, густые брови, старая скуфья, да потрёпанная ряса до земли.
- Как спалось, авва, с дороги-то?
- Спасибо, Иона, на славу. - улыбается.
- Ну что, к епископу теперь?
- Конечно.
Скрипнула створка ворот, хозяин и монах ступили наружу, в переплетение узких улочек христианского квартала. Утреннее солнце вошло в силу, обжигая бледно-рыжие камни стенной кладки и тёмную брусчатку под сандалиями. Ноздрей коснулся запах пыли и конского навоза. Зашагали по затенённой стороне.
- Это дома христиан?
- Да, авва.
- И те, что мы прошли - тоже?
- Истинно так, авва.
- Богатые дома. - с удивлением покачал головой монах, - Я на прошлом переходе был в Тиннисе. Никогда не видывал я такой нужды, как среди тамошних христиан. Они говорили, что это из-за податей, которыми облагают их неверные, взимая по пяти динаров с головы. Как же вы умудрились избежать этого зла? Или с вас не взимают?
- Отчего же, взимают, и джизью и харадж, подушный и поземельный налог. Такой порядок везде, авва.
- Но вы не бедствуете, а против жителей Тинниса - сущие богачи! Как такое удаётся?
- Господь хранит. - ответил Юнус, отвернувшись, будто разглядывая стены, - Кроме нашего епископа никто из нас даже не видел лица сборщика податей.
- Видно, ваш епископ - святой человек. Хорошо, что повидаюсь с ним.
Юнус промолчал, раздумывая над тем, почему на улицах никого нет. Не бегают дети, не везут тележки хозяева, не идут женщины с кувшинами, покупать воду... Голые камни, еле слышный отзади шум базара, наглухо запертые двери. Нет, скрипнула одна, отворилась - Сержис, троюродный брат, выкатился, пыхтя и подхватывая пузо.
- Сержис!
- Юнус!
Обнялись. Юнус представил:
- Авва Хризостом. Из обители Каллистрата, что в Константинополе. Идёт на богомолье ко Гробу Господню. В Тиннисе отстал от группы. Теперь догоняет. Оказал мне милость, остановившись в нашем доме на ночлег. Веду знакомить с владыкой Михаилом.
- Ох ты, радость какая, батюшка, поведайте, как там в Царь-граде людям живётся? Что нового?
- Всё старое. Хлеб дорожает. Импертор дряхлеет. Слава Богу за всё.
- И то верно, батюшка, сказано. Помолитесь и о нас, грешных, во Святом Граде.
- Постараюсь.
Сержис повернулся к брату:
- Копты третьего дня в городе.
- Видел. Вчера ко мне шёлк смотреть приходили.
- Но приехали-то они не за шёлком.
- Знаю, зачем они приезжают.
- Да, утром караван из Ракки пришёл. Вот надумал я сходить, глянуть. Может, спасу хоть одного. И мне помощник давно в доме нужен.
- Сходи, сходи. Святое дело.
- А ты не хочешь пойти?
- Да у меня ж гость.
- И правда! Пустая моя башка, сам уже не знаю, что болтаю. А ты что к церкви авву по улице ведёшь, через ряды-то разве не короче выйдет?
- Давно ж ты у меня, Сержис, не был, если не помнишь, как от моего дома идти. - рассмеялся Юнус, обнажив белые зубы.
- И то верно. Прости, брат. Ну, Бог в помощь, пойду я. Авва, благослови.
И разошлись, Сержис засеменил вверх, к рядам и базару, а Юнус с монахом - вниз по улице.
- Что тебе Сергий предлагал купить? - переспросил отец Хризостом, по привычке произнося имена на ромейский манер.
- Сегодня на рынке партию мальчишек будут торговать. С Кипра все, ромеи. Мустафа захватил при набеге, ещё месяца три назад, ты, авва, не слышал разве?
- Дурные вести быстро доходят. - кивнул монах.
- Пленных ещё не всех распродали. К нам детей завезли. Здесь их копты скупают.
- Чтобы спасти от неверных?
- Ох, - Юнус невольно усмехнулся, - да ты, отец, я смотрю, совсем таких дел не знаешь. Оно, впрочем, может и ни к чему. Ремесло у коптов такое. Евнухов делают. Скупают мальчишек-рабов и кастрируют. Многие при этом умирают, но зато выжившие потом идут в двадцать раз дороже, чем были куплены. Спрос большой. Нынешний халиф так помешался на кастратах, что скупает их повсюду и держит возле себя днём и ночью. Белых называет своей саранчой, а чёрных - воронами. А за правителем и знать не отстаёт. Да, неверным это не в новинку. Их поэты чаще воспевают страсть к юношам, чем к девушкам, их законоведы изыскивают оправдание для разврата со своим рабом, а в кабаке всего за два дирхема постояльцу предложат девушку или мальчика на ночь.
- Господи, помилуй! - монах перекрестился и покачал головой.
- Поосторожнее бы ты, отец, с крестным знамением. - нахмурился Юнус, озирая пустую улицу, стиснутую по обе стороны домами, - Не в Царь-граде ведь. Запрещено здесь. Хоть по своему кварталу идём, а мало ли кто на пути встретится? У нас ещё не так строго, а в другом месте неверные не поглядят, что ты паломник.
- Да здесь, вроде, нет никого. - примиряюще заметил монах.
Юнус ещё раз мысленно подивился тому, как безлюдно нынче утром. Квартал словно вымер. Куда все подевались?
Они обогнули угол дома вдовы Ханна, поворот и - Юнус заморгал, замедлив шаг.
Ему бы сразу юркнуть обратно, за угол и - домой со всех ног. Даже Хризостома бросить, - тому всё равно ничего не грозит, чужеземец ведь. Можно, можно было успеть. Пока не повернулись в их сторону. Одно лишь мгновение - но ведь было оно!
А Юнус потратил его на то, чтобы растерянно моргать и пялиться на тощего араба в белоснежной риде, окружённого сахибами с длинными табарзинами на поясах. И епископ тут же, рядом, трясёт бородой в угодливом полупоклоне. На губах - вежливая улыбка, в глазах - усталость.
Поздно. Коснулось сердце гортани, мир потемнел в глазах. Когда Юнус сообразил, сборщик уже смотрел на него.
Вот, значит, какое у него лицо. Обрюзгшее, будто сморщенное, неподвижные чёрные глаза, кожа темнее, чем у здешних арабов, - видно, из кахланитов, с юга.
Ноги слабеют. Приходится их волочить, одна за другой, всё ближе.
- Там епископ? Кто с ним?
Но Юнус не отвечает отцу Хризостому, словно не слышит. Теперь уже ни до чего. Только шаркать сандалиями по острой брусчатке, силясь опомниться, осмыслить... Неужели это в самом деле?
И вот - дошёл, за четыре шага, как положено, остановился - на светлой стороне. Солнце жжёт затылок. Теперь - поклониться, коснувшись пальцами горячих камней, выдавить на арабском:
- Мир вам, господин.
- Имя. - сухой, низкий голос.
- Юнус ибн Хунайн, господин.
- Чем промышляешь?
- Тканями торгую, господин.
- Готов уплатить положенное?
- Конечно, господин.
- Кто с тобой?
Юнус, чуть разогнувшись, обернулся на отца Хризостома, словно только что вспомнил. Тот спокойно стоял рядом, пропуская мимо себя речи на непонятном языке. Даже головы не догадался склонить перед арабом.
- Монах Хризостом, господин. Едет из Константинополя в Иерусалим, паломник. Отстал от группы в Тиннисе. Вчера остановился у меня на ночлег.
- Джаваз с собой?
- Авва, он просит показать твой пропуск. - перевёл Юнус.
Монах молча достал из рукава бумагу и протянул ему. Юнус передал епископу, а тот уже - сборщику. Поморщившись, араб долго разглядывал джаваз, и наконец, отдал его.
- Веди нас к себе.
- Да, господин.
С обеих сторон по трое стали сахибы, и - обратно, щурясь от слепящего светила, к злосчастному угловому дому вдовы Ханна. Гулко, как в колодце, раздаются средь пустой улицы шаги. Сзади епископ болтает с надменным арабом, по бокам шагают рослые мужики при оружии, поодаль плетётся удивлённый отец Хризостом.
Колотится сердце, кровь стучит в голове. "Неужели... неужели это со мной, Господи? Ясно теперь, отчего все попрятались. Но ведь... раньше срока... почти на два месяца раньше, на авваль же должно было пять выйти... Сколько там у меня? Может, хватит? Две тыщи - Марии на приданное, под шёлк, на заём... Десять лет копили... Всё прахом. Нет, не хватит... Господи! И Сержис - неужто не мог предупредить? Видел ведь из своих окон. А ведь предупреждал!" - догадался вдруг Юнус, - "На базар звал и через ряды идти уговаривал... И про коптов не зря помянул... А на меня словно затмение нашло. Тупица! Эх, что же делать-то теперь?"
- ...здесь, господин, о которых я говорил. Такая тонкая работа - в Ракке ничего похожего не найдёте. - доносится слащавый говорок епископа, - Может, заглянем? А то что потом возвращаться, ноги трудить?
Сахибы остановились - видно, кто-то скомандовал сзади. Юнус тоже замер, развернулся.
- Ступай, ибн Хунайн, - велит араб, равнодушно глядя на него, - Жди нас позже, приготовь, что положено. Постояльца своего отправь, в эту ночь ему придётся искать другой ночлег. Абдаллах, Муса - сопроводите.
Двое сахибов - высокий и сутулый - склонились, как и Юнус. Епископ бросил на него пронзительный взгляд, подошёл к воротам резчика Мансура и постучал. Сборщик перешёл на затенённую сторону улицы.
Юнус зашагал дальше, быстро припустил - сахибы еле поспевали. Топот сандалий сзади - отец Хризостом догнал.
- Иона, что тут?
- Беда, авва. - ответил Юнус, утирая пот со лба, - Пришли за податью. Это сборщик был. Владыка задержал его чуть.
- И много он с тебя возьмёт?
- Всё.
Сахибы подозрительно косятся на них, ну и пусть, всё равно по-гречески не понимают.
- Как так? Почему всё? Пожалуйся властям, это же грабёж, а не подать!
- Нельзя, авва. Уговор.
- О чём ты?
- Уговорились мы, давно уже, ещё отцы наши. Раз в пять лет приходит к нам сборщик, за то мы лично ему собираем пятьсот динаров. А подати записывают на первого встречного. Он и должен за всех отдавать.
- Ты же сказал, что вы не видите даже лица сборщика?
- Те, кто здесь живёт - не видит. Кто увидел - тут уже больше не живёт, дом, лавка, жена, дети, сам - всё идёт на продажу в счёт уплаты. Зато остальные живут спокойно.
- Господи, помилуй!
- Авва, помоги мне!
- Что мне сделать, Иона?
- Возьми сына моего младшего, Матфея. Увези с собой. Сейчас домой придём, я сахибов отвлеку, а ты сажай его на мула и отправляйтесь как можно быстрее.
- Что ты говоришь, Иона, как я возьму его?
- Назовёшь племянником. Палестину будете проходить - там много монастырей, оставь где-нибудь на воспитание.
- Да все же знают, что у тебя был сын, погонятся за нами.
- Не погонятся. Сахибы не знают, а когда епископ подойдёт со сборщиком, скажу, что Мати умер недавно. Что они сделают, если вы уже будете далеко? Отец, смилуйся, спаси хоть его. Копты же купят, знаешь ведь, что с ним сделают... Пощади, авва!
- Ладно, возьму. - кивнул монах, сдвинув брови, - Даст Бог, и остальные поверят, что он мне племянник.
Вот уже подошли, скрипнули родные ворота. Кривая маслина, колодец, Тим всё также лениво дремлет в тени - недолго тебе осталось, новые-то хозяева вряд ли оставят, бегать тебе тогда по помойкам. Мати притаился за хлевом, с любопытством разглядывает незнакомых людей с мечами на поясах.
- Проходите, дорогие господа, отдохните в тени. - угодливо бубнит Юнус арабам.
И - внутрь, откинув полог, в прохладный полумрак. Анна встревоженно глядит на сахибов, сжав пальцы.
- Принимай гостей. - сухо, по-арабски велит Юнус, и, уже шёпотом, приблизившись, на греческом, одно лишь слово: - Налог.
Встретились взглядами - всё поняла. Поклонилась гостям, улыбнулась и - за порог, в комнаты.
- Господа, позвольте угостить вас с дороги, не отвергните нашего гостеприимства.
Солдаты не отвергают. Ещё бы - столько по солнцепёку мотаться. Подушки тут же, садятся, вытягивая обутые ноги на ковре, глазеют на узорчатые ковры и красно-зелёный свет, падающий от цветных стёкол на окнах.
Надо спешить!
Юнус метнулся в кладовую, вытащил круглый стол в проход, выволок в комнату, поставил перед этими. Поклонился, растянув губы в улыбке. Дивятся, варвары, разглядывая чеканный узор по медной поверхности. Дивитесь, дивитесь, шакалы. Скоро сможете это купить.
Анна принесла таз и ковш - руки помыть перед едой. Появилась Мария, в левой руке ваза с яблоками, в правой - кувшин с розовой водой. Дивитесь, шакалы - китайский фарфор, каймакский халандж!
Но "гости" смотрят вовсе не на посуду.
Юнус увидел, как глядит сутулый на его дочь и вздрогнул. Знаком ему такой взгляд - так придирчивый покупатель оглядывает ткани у него в лавке.
Стиснув зубы, снова улыбнулся "гостям". Мария вышла. Зазвенела струйка воды по дну таза, сахибы принялись мыть руки.
Всё, можно уходить, Анна справится сама. К пологу, шорох ткани и - за порог, во двор. Отец Хризостом уже вывел своего мула, навьючивает. Только бы успеть! Где же Мати? Двор проносится перед глазами - кривая олива, колодец, хлев - вот он, подглядывает сквозь круглые стёкла за "гостями".
Со всех ног к ребёнку, присел, развернул личиком к себе.
- Сынок, я тебе хочу кое-что сказать. - рука дрожит на плече сына.
- Да, папа.
- Отец Хризостом - это твой дядя. Мы не говорили тебе. Маме он приходится вторым братом.
- У меня есть дядя-монах?
- Да, сынок. И мы с мамой попросили дядю Хризостома взять тебя в Иерусалим. Помнишь, ты мне говорил утром?
- Правда? А когда мы поедем?
- Прямо сейчас. Пойдём к дяде. Съездишь, потом вернёшься и всё нам расскажешь.
Поднялся и быстрым шагом к монаху, таща за собой Мати, чуть не за шиворот.
- А ты с нами не поедешь? - малыш еле поспевает двигать ножками.
- Нет, мне ведь нужно работать.
"Господи, только бы успеть!"
- А Ильяс?
- Он должен мне помогать.
"Ильяс и в рабах не пропадёт. Крепкий, смышлёный. И не столь красивый, чтобы вызвать похоть неверных. А всё-таки надо будет по лицу ему ножом полоснуть, когда вернётся, - чтоб наверняка".
- А Мария?
- Она не поедет.
"А с Марией-то как быть?"
- Ой, я же не сказал маме "до свиданья".
- Я передам. Мама сейчас занята с гостями.
"Может, Сержис съездит, выкупит, успеет? Эх, да знать бы, куда ещё повезут!"
- Папа, я забыл Дато в комнате.
- Пусть побудет здесь.
"Нет, не выкупит. Девушка видная, арабы станут цену поднимать, он не осилит".
- Нет, я его должен взять!
- Не стоит, сынок, ты уже большой, в Иерусалиме станут смеяться над тобой.
- Не станут, я его спрячу. Папа, ну можно я вернусь в дом...
- Нет.
- Ну я же обещал... Дато...
- Немедленно прекрати! - зашипел Юнус, - Ты отправишься с дядей. И никаких Дато! Делай, что велено! А ну не смей реветь! Только пикни у меня!
Насупился мальчик, слёзы брызнули из карих глазок, но притих. Дошли - Юнус подхватил сына под мышки и молча закинул на шею мула. Два шага - и вцепился в рукав рясы:
- Авва, спаси и дочь мою. Возьми с собой.
Хризостом, как стоял, так и бухнулся на колени:
- Иона, ну я же монах! Ну как я возьму её? Монах с девицей! Нас же не примут нигде! Как сберегу в дороге? Куда отдам? Умоляю, не проси, не могу я этого сделать.
- Ладно. Ладно. Вставай отец, а ну как увидит кто. Скорей бери мула, пока сборщик не подошёл. Сейчас из ворот - направо по улице, увидишь ряды, вдоль них до яковитской церкви, там уже подскажут, как из города выйти. Поторапливайтесь! С Богом!
Тронулся мул, Юнус побежал к воротам, сам отворил скрипучую створку. Глянул на улицу - никого. Раскланялись в последний раз с отцом Хризостомом и монах споро повёл животину на подъём.
"Что там арабы сделают со мной за это? За руку, вроде, подвешивают... Пусть".
Мати оглянулся, утирая рукавом заплаканные щёчки.
Юнус шагнул внутрь и захлопнул ворота. Теперь обратно, через двор, мимо крючковатой оливы, колодца, хлева, кота, через полог в полутьму и прохладу, поклониться-улыбнуться сахибам, рассевшимся подле низкого стола, заставленного уже финиками и мясом, кивнуть жене на входе, выйти в комнаты ещё вглубь.
- Мария, брось!
Схватил руку дочери, вырвал нож.
- Ты что здесь удумала? - зашептал в ужасе, - Совсем рехнулась?
- Отдай, отец. - стиснув зубы, ответила, - Думаешь, я не знаю, что это за люди? Помню, как пять лет назад такие проходили к дому отца Елены, видела из окна. Думаешь, я не знаю, что меня ждёт? Лучше смерть!
- Перестань глупости говорить. Может, обойдётся ещё, управит Господь. Дядя Сержис выкупит тебя...
- Не лги мне, отец! Елену кто-нибудь выкупил?
- Всё равно погоди! Глупостей всегда успеешь наделать. Лучше стань на молитву, да молись как следует, а нам с матерью недосуг. Скоро сборщик придёт. Ильяс сейчас на рынке, ещё ничего не знает. Да, кстати: если спросят про Мати, говори, что умер, утонул в реке неделю назад. Поняла?
- Отец Хризостом? - дочь вдруг улыбнулась и словно посветлела.
Отец поднёс палец к губам, глаза сверкнули в темноте.
- Да. - прошептала Мария, - Да, папа. Слава Богу!
Донёсся стук в ворота. Громкий. Чтобы в комнатах было слышно, это не рукой надо стучать, а... рукоятью меча, например.
Внутри резко потяжелело. Юнус вытер выступивший на лбу пот.
- Будь здесь. - бросил дочери, прошёл в залу. Сахибы, заслышав стук, поднялись из-за стола и скрылись за пологом, на дворе.
Юнус спрятал кухонный нож в рукав, зашагал следом. Высокий и сутулый топтались у колодца. Не решаются сами ворота открыть - "правильно, всё-таки пока ещё я здесь хозяин".
Он побежал к воротам, тяжело дыша. С тоской вспомнилось, как не стало пять лет назад семьи Яхйи, и десять годов уже, как сменил хозяина дом Петра Ассаля. Мелют, жернова судьбы, мелют... И не очень-то трогало - жаль, конечно, но не убиты ведь, просто в рабстве, в другом городе, может ещё повезло... Да уж, повезло... Проклятый уговор! Лучше бы так, как в Тиннисе...
Остановился у ворот. Вздохнул, отодвигая засов. Скрипнула створка - "теперь уж новые хозяева смажут"...
На улице стоял один из сахибов.
- Позови Абдаллаха и Мусу.
Юнус обернулся во двор, махнул рукой тем, двоим. Они вышли за ворота, новопришедший им что-то буркнул и все трое затопали вниз по улице, даже не попрощавшись с хозяином.
*
Долго ждал Юнус, но так и не появился сборщик. Жена и дочь молились в доме, а он всё мерил шагами дворик на солнцепёке, от волнения не находя себе места, то срывая листья с маслины, то сжимая рукоятку ножа. Лишь когда спал зной и Ильяс вернулся домой с базара, везя за собой тележку с тканями, хозяин решился выйти на улицу.
Здесь уже было оживлённо - многие возвращались с базара, ребятня носилась по улицам. Юнус спустился вниз по улице, забежал к брату. Сержис рассказал, что от самого епископа узнал - неожиданно за обедом у резчика Мансура сборщик податей вдруг ни с того, ни с сего онемел, так что и слова не мог выговорить. Через час отъехал из города, теперь ему не до налогов. А вдова Ханна говорит, что видела из окна, что в этот момент по улице будто бы проходил монах с мулом и ребёнком. Остановился он якобы напротив мансуровых ворот и сказал чего-то...
- Ильяс, седлай скорей Огонька, поедешь за город, надо догнать отца Хризостома! Возьми у него Мати, скажи, что всё исправилось, поклонись в пояс. Вот тебе десять дирхемов, если сахибы остановят - откупишься. Что стоишь?
- Что ты, отец? - удивлённо заморгал шестнадцатилетний крепыш, - Мати утонул неделю назад. Четыре дня как похоронили.
- Вот как? - Юнус наморщил лоб и вдруг улыбнулся, - Вот оно, значит, как... Действительно поверили... Ну, значит, так надо. Да. Слава Богу. Слава Богу за всё.
Придёт время, и нагрянет новый сборщик налогов. Два раза в одно дерево молния не бьёт - значит, на кого-то иного выпадет злой жребий. Юнус прикинул, сколько на две тысячи можно выкупить? Если на дорогу ещё накинуть? Троих-то точно... А комнат? Комнат, пожалуй, хватит. А позже, когда Ильяс возмужает, надо бы съездить в Палестину, походить по святым монастырям. Сердце подсказывало, что где-то обязательно встретится родное лицо.

---
© Copyright Максимов Юрий В. (-uvm@bk.ru)